Оригинальная статья была опубликована в РИА Новости
*
Больше всего французы любят поговорить о политике, это национальная традиция, которая датируется, вероятно, французской революцией 1789 года. Для сравнения, французы, которые интересуются Россией, с удивлением отмечают, что многие россияне, похоже, не слишком интересуются национальной политической дискуссией. Эта ситуация объясняется недавней историей России, но она не является застывшей, в области интереса к политике последние десять лет все меняется очень быстро.
В советские времена русские привыкли прислушиваться к политикам, не рискуя высказывать свои замечания. На момент распада Советского Союза, многие думали, что сразу же откроется путь к свободе, прогрессу и богатству. Новая политика Бориса Ельцина принесла большие надежды: рыночная экономика, ноутбуки и демократия должны были обеспечить решение всех проблем, это была эпоха «чикагских мальчиков» в Москве. В итоге, два срока Ельцина трансформировали надежду в кошмар посредством неконтролируемой приватизации, всеобщего обнищания и демографического коллапса, от которого страна сегодня едва оправилась. Увеличение количества политических партий, свобода предпринимательства, афёры и финансовый капитализм быстро разрушили экономику России. Власть денег, потеря общего интереса, резкое падение уровня жизни трудящихся и пенсионеров привели к широко распространенному чувству недоверия по отношению к миру политики. К концу 1990-х годов политическая элита утратила всякое доверие в глазах населения России.
Известна история этих десяти черных лет: последней вспышкой трезвости Ельцина было назначение Владимира Путина. Путин сумел избежать развала системы через диктатуру закона, и восстановил порядок в стране. Следующее десятилетие, 2000-е годы, было противоположностью предыдущему: ВВП и покупательная способность начинают расти. С точки зрения идей, последствия этого политического и экономического возрождения огромны. Даже если русские, по понятным причинам, всегда очень осторожны по отношению к политическим действиям и связанным с ними предвыборным обещаниям, в стране новая идея распространилась: хорошая экономическая ситуация в России сегодня и в ближайшие годы в значительной степени создана политиками, которые руководят страной.
Во Франции часто говорят, что повсеместное присутствие доминирующей партии, как, например, «Единая Россия», доказывает отсутствие настоящей демократии. Также говорят, что в России не может быть настоящей свободы прессы, по той же причине. Я хотел бы немного нюансировать подобные утверждения. Очень молодая российская демократия (меньше 30 лет) по-прежнему находится в состоянии брожения, но необходимо понимать, что в России политический спектр уже гораздо богаче и шире, чем мы думаем, несмотря на господство партии большинства, именно потому, что она образована из многочисленных направлений. Кроме того, независимая пресса в России так же молода, как демократия, но ясно одно, она, несомненно, столь же многообещающая. Именно эта идея, что политики могут оказывать положительное действие на постепенное возрождение политических дебатов в России, разделяется политическими партиями и населением.
Во Франции в политических дискуссиях этой оптимистичной ноты больше не существует. Французы ностальгируют по де Голлю и «славному тридцатилетию». В это время Франция действительно богатела с космической скоростью, но последовавший затем экономический коллапс так и не прекратился. Франция пережила резкую деиндустриализацию, а также интеграцию в Европейский Союз, которая стала идеологической и экономической смирительной рубашкой, оставившей французским политикам очень ограниченную возможность для маневра. В последние тридцать лет медленно растут безработица и государственный долг. За десять лет снизилась реальная заработная плата. Смена власти между левыми социал-демократами и правыми социал-демократами не дала никакого конкретного результата, нет никакой заслуживающей доверия программы по восстановлению. Франция поражена тяжелым демократическим оцепенением, а доверие французов к своим политическим элитам по-прежнему снижается.
Тем не менее, у Франции все еще сравнительно хороший имидж в России. Многие россияне представляют себе, что Франция по-прежнему является страной дискуссий и обмена мнениями, страной свободы и справедливости, страной свободы прессы. Русские, которые приезжают в туристические поездки в наше старое государство, думают о Вольтере и Бальзаке, они видят красоту Парижа, архитектуру замков Луары или роскошь Лазурного берега. Они не видят существующую деградацию.
Одним из элементов этой деградации является утрата доверия к СМИ. Недавнее дело Стросс-Кана является, вероятно, лучшей иллюстрацией этого. «Конечно, ― сказал мне мой сосед Олег, нам на это наплевать, в конце концов, у нас в России сексуальные скандалы происходят все время, у нас это традиция». Разумеется, только мой сосед не знает, что во Франции дело Стросс-Кана привело к новой и значительной потере доверия к миру журналистики. На протяжении некоторого времени значительная часть французской прессы готовила общественное мнение к приходу кого-то вроде нового мессии: глава МВФ, Моцарт экономики, умеренный социалист, вызывающий уважение умеренно правых, будущий президент Франции, временно поглощенный спасением от банкротства Греции, Ирландии и Португалии. Когда разразилось дело ДСК, многие французские журналисты критиковали американскую систему правосудия, другие вообразили заговор французских правых против будущего президента, подозревали даже Россию: может это Владимир Путин и русские хотели устранить его из МВФ? Несколько дней спустя, однако, последовали разоблачения: у ДСК были «проблемы с женщинами», это был секрет Полишинеля. Политики об этом кое-то знали, журналисты знали, но французы не знали. Так же, как в то время, когда французы узнали, что у Франсуа Миттерана была незаконнорожденная дочь. Политики знали, журналисты знали, а французы ― нет.
Мир журналистики соединился с политическим миром, в категориях, которые больше не заслуживают доверия. Пустые политические дискуссии будут продолжаться. Французский писатель Анри де Борнье написал в 1875 году: «У каждого человека есть две родины, его собственная и Франция». В 2011 году я бы добавил: бедная Франция.
В советские времена русские привыкли прислушиваться к политикам, не рискуя высказывать свои замечания. На момент распада Советского Союза, многие думали, что сразу же откроется путь к свободе, прогрессу и богатству. Новая политика Бориса Ельцина принесла большие надежды: рыночная экономика, ноутбуки и демократия должны были обеспечить решение всех проблем, это была эпоха «чикагских мальчиков» в Москве. В итоге, два срока Ельцина трансформировали надежду в кошмар посредством неконтролируемой приватизации, всеобщего обнищания и демографического коллапса, от которого страна сегодня едва оправилась. Увеличение количества политических партий, свобода предпринимательства, афёры и финансовый капитализм быстро разрушили экономику России. Власть денег, потеря общего интереса, резкое падение уровня жизни трудящихся и пенсионеров привели к широко распространенному чувству недоверия по отношению к миру политики. К концу 1990-х годов политическая элита утратила всякое доверие в глазах населения России.
Известна история этих десяти черных лет: последней вспышкой трезвости Ельцина было назначение Владимира Путина. Путин сумел избежать развала системы через диктатуру закона, и восстановил порядок в стране. Следующее десятилетие, 2000-е годы, было противоположностью предыдущему: ВВП и покупательная способность начинают расти. С точки зрения идей, последствия этого политического и экономического возрождения огромны. Даже если русские, по понятным причинам, всегда очень осторожны по отношению к политическим действиям и связанным с ними предвыборным обещаниям, в стране новая идея распространилась: хорошая экономическая ситуация в России сегодня и в ближайшие годы в значительной степени создана политиками, которые руководят страной.
Во Франции часто говорят, что повсеместное присутствие доминирующей партии, как, например, «Единая Россия», доказывает отсутствие настоящей демократии. Также говорят, что в России не может быть настоящей свободы прессы, по той же причине. Я хотел бы немного нюансировать подобные утверждения. Очень молодая российская демократия (меньше 30 лет) по-прежнему находится в состоянии брожения, но необходимо понимать, что в России политический спектр уже гораздо богаче и шире, чем мы думаем, несмотря на господство партии большинства, именно потому, что она образована из многочисленных направлений. Кроме того, независимая пресса в России так же молода, как демократия, но ясно одно, она, несомненно, столь же многообещающая. Именно эта идея, что политики могут оказывать положительное действие на постепенное возрождение политических дебатов в России, разделяется политическими партиями и населением.
Во Франции в политических дискуссиях этой оптимистичной ноты больше не существует. Французы ностальгируют по де Голлю и «славному тридцатилетию». В это время Франция действительно богатела с космической скоростью, но последовавший затем экономический коллапс так и не прекратился. Франция пережила резкую деиндустриализацию, а также интеграцию в Европейский Союз, которая стала идеологической и экономической смирительной рубашкой, оставившей французским политикам очень ограниченную возможность для маневра. В последние тридцать лет медленно растут безработица и государственный долг. За десять лет снизилась реальная заработная плата. Смена власти между левыми социал-демократами и правыми социал-демократами не дала никакого конкретного результата, нет никакой заслуживающей доверия программы по восстановлению. Франция поражена тяжелым демократическим оцепенением, а доверие французов к своим политическим элитам по-прежнему снижается.
Тем не менее, у Франции все еще сравнительно хороший имидж в России. Многие россияне представляют себе, что Франция по-прежнему является страной дискуссий и обмена мнениями, страной свободы и справедливости, страной свободы прессы. Русские, которые приезжают в туристические поездки в наше старое государство, думают о Вольтере и Бальзаке, они видят красоту Парижа, архитектуру замков Луары или роскошь Лазурного берега. Они не видят существующую деградацию.
Одним из элементов этой деградации является утрата доверия к СМИ. Недавнее дело Стросс-Кана является, вероятно, лучшей иллюстрацией этого. «Конечно, ― сказал мне мой сосед Олег, нам на это наплевать, в конце концов, у нас в России сексуальные скандалы происходят все время, у нас это традиция». Разумеется, только мой сосед не знает, что во Франции дело Стросс-Кана привело к новой и значительной потере доверия к миру журналистики. На протяжении некоторого времени значительная часть французской прессы готовила общественное мнение к приходу кого-то вроде нового мессии: глава МВФ, Моцарт экономики, умеренный социалист, вызывающий уважение умеренно правых, будущий президент Франции, временно поглощенный спасением от банкротства Греции, Ирландии и Португалии. Когда разразилось дело ДСК, многие французские журналисты критиковали американскую систему правосудия, другие вообразили заговор французских правых против будущего президента, подозревали даже Россию: может это Владимир Путин и русские хотели устранить его из МВФ? Несколько дней спустя, однако, последовали разоблачения: у ДСК были «проблемы с женщинами», это был секрет Полишинеля. Политики об этом кое-то знали, журналисты знали, но французы не знали. Так же, как в то время, когда французы узнали, что у Франсуа Миттерана была незаконнорожденная дочь. Политики знали, журналисты знали, а французы ― нет.
Мир журналистики соединился с политическим миром, в категориях, которые больше не заслуживают доверия. Пустые политические дискуссии будут продолжаться. Французский писатель Анри де Борнье написал в 1875 году: «У каждого человека есть две родины, его собственная и Франция». В 2011 году я бы добавил: бедная Франция.
Браво!!! 🙂 200% согласен